Враг мой - Страница 157

157

— Предположим, Эша смог избавиться от всех мирских благ, но здесь не тропический рай, здесь это немыслимо! — Он появляется из провала справа от меня, демонстрируя пару почерневших и полурасплавленных башмаков. — Полюбуйтесь! Все труды Гаэзни насмарку!

— Какой же урок Гаэзни может из этого извлечь? — спрашивает Ямагата серьезным тоном, но со смеющимися глазами.

Дэвидж испепеляет ее взглядом, но тут же смягчается и садится рядом с детективом, продолжая разглядывать ботинки.

— Благонамеренность — иллюзия. Никакие усилия и намерения не способны повлиять на природу и форму настоящего и будущего. — Он невесело улыбается. — А если искренние усилия бессмысленны, то что толку убиваться и причитать?

— Люди на Амадине выражают эту мысль иначе, — подхватываю я.

— Как же? — интересуется Дэвидж.

— Хреново дело!

Оба смеются. Дэвидж поднимается и отшвыривает ботинки.

— Что ж, после предложенной Язи Ро сокращенной версии «Кода Овсинда» единственное, что остается, — найти другую пещеру. — Он указывает на закопченную стену. — Пройдут десятилетия, прежде чем здесь снова можно будет спокойно воспитывать молодежь.

Подойдя к Уиллису Дэвиджу вплотную, я задаю вопрос, волновавший меня с первой нашей встречи:

— Зачем воспитывать молодежь в пещере? Почему ты так делаешь?

Дэвидж хмурится, надевая свое пальто с капюшоном.

— Потому что усматриваю в этом смысл. Это первый смысл, который я нашел в жизни. Нет ничего важнее. — Он усмехается. — Что касается пещеры, Ро, то из всех, кого я встречал, тебе первому следовало бы понять это без объяснений. — С этими словами он устремляется к выходу.

— Я не принадлежу к твоим ученикам! — кричу я ему вслед. Кита Ямагата встает и берет меня за руку.

— Раз так, ты должен задаваться вопросом, зачем ты здесь.

— Талма! Путь к миру на Амадине. Зачем же еще? — Она задумчиво кивает.

— Разве ты и Уилл познакомились бы, если бы он не мог ничему научиться от тебя, а ты — от него? Все мы — ученики, Язи Ро, и все — учителя. — Она держит паузу, словно взвешивает слова, которые еще собирается произнести.

— Договаривай!

Она размышляет, щурится.

— Учи Талман, Ро. Возможно, на кону стоит не только мир на Амадине. — Она хлопает меня по руке. — Речь идет и о мире в твоей душе.

Мне хочется стряхнуть ее пальцы, но я не делаю этого, потому что боюсь правды ее слов. Такое тягостно выслушивать даже от драка, тем более от человека. Я смотрю на золотой амулет у нее на шее и вижу, что это талман со странной эмблемой в виде дракона. Я видел такую в сражении при Бутаане-Жи: то была татуировка на спине одного из погибших защитников цитадели. Я наблюдал, как солдат Маведах вырезает лоскут кожи убитого, чтобы превратить татуировку в трофей, и ровным счетом ничего не чувствовал...

Кита Ямагата еще раз улыбается мне и тоже надевает пальто.

— Ямагата... — обращаюсь я к ней.

— Кита, — поправляет она. — У людей имя ставится на первое место. — Ее улыбка становится еще шире. — Но не у всех землян это так: например, у моего народа сначала принято называть фамилию. Поэтому на самом деле я Ямагата Кита.

— Пусть будет Кита. Ты что, знаешь Талман?

— Мать с отцом отдали меня на воспитание в земной Талман-ковах. — Она продолжает застегивать пальто.

Древние мифы и уроки загадочного прошлого не производят на Амадине никакого впечатления. Единственный на Амадине, кто заучил Талман, о котором мне известно, — Зенак Аби, а это изменник, беглец, разбойник. И между прочим, единственное встреченное мной на Амадине счастливое существо... Как ни странно, Аби тоже живет — если он все еще жив — в пещере.

— Как ты считаешь, Кита, в чем заключается намек Дэвиджа насчет смысла пещеры?

— Ответ не так важен, как то, что ты познаешь в поисках ответа. — Она обводит рукой пещеру. — Ответы здесь. — Она дотрагивается кончиками пальцев до моей головы. — И здесь.

После ее ухода я вглядываюсь в закопченные стены, остатки сидений, лежанки, дрова, залитые расплавленной взрывчаткой. Вижу грубо сработанную глиняную посуду, обожженную докрасна, вырезанные из древесины столовые приборы и кухонную утварь. Ветки с одеялами, из которых состояла кровать Дэвиджа, превращены в золу, зато спальное место Гаэзни почти не пострадало, только покрывало засыпано пеплом.

Я снимаю пальто, вешаю его на покрытый сажей гвоздь и снова поворачиваюсь к кровати, чтобы откинуть покрывало и взглянуть на неиспорченную изнанку. Покрывало сшито из длинных разноцветных полос мягких змеиных шкур. Внутри оно, как мне удается увидеть в небольшую дырочку, набито семенами, обвитыми мягкими белыми волокнами. Эти семена — наглядное свидетельство, что на Дружбе бывает теплое время года, когда оживает природа. Семена поспешно собирают и сберегают зимой.

Так много холода и льда, злые, пугающие ветры... Как же здесь должно трепетать сердце весной! Тают снега, появляются первые признаки жизни, из темноты выходит первый зверек, прятавшийся от морозов. На сбор семян пришлось, наверное, потратить много часов. А как трудно было ловить змей, снимать с них шкуры, вываривать и размягчать кожу, сшивать...

Я приглядываюсь к покрывалу. Нить тоже самодельная, из неведомого растительного волокна. Не сомневаюсь, что и иглы применялись кустарные.

Каково это — в разгар зимы, когда совсем рядом свирепствует мороз, спать на такой постели, под таким одеялом? Все, что носится, съедается, на чем спят, с помощью чего охотятся, — все здесь сделано собственноручно, с помощью смекалки. Ребенок не способен на это, если не знает, что это крайне важно, что его труд ценен, что само его выживание — дело его собственных рук.

157